Старожилы нашего города могут рассказать не только немало интересного об успехах и достижениях минувших дней — их память хранит еще и удивительные и необъяснимые истории, героями которых были наши предки. Байки из прошлого рассказала нам ветеран труда, полвека отдавшая угольной отрасли, Елена Ивченко, проживающая в нашем городе с 1935 года, а также ветеран железнодорожного транспорта Николай Шевченко, переехавший в Сучан в 1937 году.Не садись на пенек

Пирамидальные тополя — визитная карточка Партизанска. Но, к сожалению, кроны этих красивых деревьев недолговечны. Через несколько десятилетий, из-за естественного процесса старения и частых ударов молний деревья начинают сохнуть на корню и их спиливают. В прошлом, когда лавочек в городе было маловато, местные жители использовали пни, оставшиеся от больших тополей в качестве скамеек, сидя на которых, можно было вдоволь полюбоваться окрестностями и почитать любимую книгу, обсудить житейские новости со знакомыми. На одном из таких пней, летом 1956 года, на пригорке неподалеку от нынешней стоматологической поликлиники на улице Зеленой там раньше было общежитие для шахтеров-холостяков — сидел молодой шахтер, комсомолец и активист, без двух минут семьянин Иван, который в свободное от работы время пас корову Зорьку. Чтобы не скучать на солнцепеке, Иван, планировавший в будущем выучиться на горного мастера, в целях самообразования занялся чтением романа “Война и мир” Льва Толстого. Но судьбе было уготовано, чтобы Ваня так и не дочитал книгу до конца. Внезапно раздался страшный скрежет и огромный пень, словно шахтерская клеть, на глазах у проходивших мимо мальчишек вместе со своим седоком стремительно ушел под землю… На краю провала осталась только книга, которую друзья Ивана, увидев штамп, вернули в библиотеку.

Очевидцы подняли шум, на место трагедии быстро пришли свободные от работы шахтеры и члены их семей. Начальник 21 и 22 шахт Павел Черпак снял с добычи бригаду, которая начала копать провал с целью извлечь тело Ивана. Несмотря на то, что бригада целую неделю вела раскопки, его тело так найти и не удалось. А раз так, то могилой стали считать место провала, где товарищи установили большую гранитную глыбу, на которой выбили имя погибшего.

На могилу каждый день приходила мать Ивана. Всякий раз, помешавшаяся от горя женщина, звала сына из-под земли. Приходили друзья, иногда заглядывала несостоявшаяся невеста. Но людская память не вечна, со временем неумело выбитую надпись смыли дожди, а уже в 70-е годы, кто-то скинул с пригорка мешающую проезду глыбу…

Крест животворящий спас

Конец июня 1941 года, самое начало Великой Отечественной войны. Ветер по улице и перрону железнодорожного вокзала гоняет тополиный пух, по платформе разносится натужный бабий вой, на который никто не обращает внимания потому, что уже вторую неделю Сучан провожает на фронт своих братьев, отцов и сыновей.

Ближе к краю платформы стоит молодая женщина, которая молча кормит грудью младенца, а вокруг, цепко держась за мамкину юбку, жмутся к ней четверо погодков, с облупившимися на солнце конопатыми носами. Женщина молчит, по ее щекам ручьем катятся слезы, которые, капая вниз, смешиваются с грудным молоком. Младенец, распознав соленую примесь в пище, занялся громким ревом, перепуганные криком дети еще крепче прижимаются к маме. Напротив стоит их отец, шахтер-проходчик под два метра ростом Иван Шульга, нервно курит, пряча глаза, на которых, скрытые козырьком картуза, блестят скупые мужские слезы.

“Как они без меня? — проносится в воспаленном тревожными мыслями сознании 40-летнего мужчины, — как они смогут выжить без мужской опоры и заботы? А если я вообще не вернусь, что тогда?”…
— А-ну-ка, наклонись, детина, коль тебя баба Дуня просит! — От тяжелых раздумий мужчину отвлек громкий голос местной бабки Мельничихи, которая слыла ворожеей, знахаркой и колдуньей.

Крохотная старушка стояла напротив Ивана, держа в руках только что снятый с шеи православный крестик на бечеве. — Наклонись, надену тебе крест животворящий и никакая пуля или хворь на войне не возьмет…
На перроне повисла гробовая тишина, а все оттого, что ударник коммунистического труда, без двух минут партиец Иван Шульга, совершил по тем временам преступление — покорно наклонился и позволил старорежимной бабке надеть себе на шею крест.

При этом, он непрерывно смотрел бабе Дуне в глаза, и в его взоре читалась мольба за то, чтобы сказанное ею оказалось правдой, чтобы он смог вернуться и поставить на ноги своих детей.
— Три дня носи не снимая, а после спрячь в кармашек с солдатским медальоном и никому не показывай! И не сопротивляйся, потому что Боженька пришел ко мне во сне и сказал, что я умру только тогда, когда ты придешь с войны и вернешь мне мой крест обратно… Так, что сынок воюй, и не волнуйся, смерть, беда, голод и все напасти обойдут твой дом стороной. И не думай, что Мельничиха из ума выжила, просто ей уже некого спасать на этой земле. Все ее дети в сырой земле, а твоим жить надо, на отца и мать надеяться…

Послушал Иван бабку, проносил крест три дня на своей шее, а после спрятал, как было велено, в потайной карман. И, что самое интересное, не помешали Божиему промыслу ни многочисленные доносчики, ни комиссары, ни особисты, которым было глубоко безразлично с крестом или партбилетом под сердцем пойдет на верную смерть солдат.

Выстоял, не сложил голову Иван Шульга: не остался под гусеницами танков на Волоколамском шоссе под Москвой, не сгинул в огненной мясорубке Сталинграда и Курской битвы, не умер, штурмуя непреступные замки Кенигсберга и последний оплот немецкого фашизма — Берлин. Выходил без единой царапины из под авианалетов, артобстрелов, окружений и переделок, в которых никто кроме Ивана не смог выжить.
Победителем, звеня медалями, вернулся Иван в родной Сучан, обнял жену, подросших сыновей и дочерей, выпил за упокой шахтеров, не возвратившихся с войны и пошел к Мельничихе, которой поклонился в пояс, поблагодарил за верный оберег, спасший его от смерти на дорогах войны.

— Не меня благодари, а Бога, — сказала бабушка, которая на мгновение даже посветлела от радости за счастливое возвращение Ивана. — Счастья тебе и твоей семье, Иван! Заслужил ты это, ибо за правое дело стоял, за Родину! Ты ступай, трудись, жизни радуйся, а мне уже на тот свет пора…
Спустя две недели Мельничиха тихо скончалась на 95 году жизни, в точности исполнив свое обещание.

Цена Победы или честь князя Кафарова

Старик Кафар. Дед, как дед — седая борода, южный, с горбинкой нос… Нелюдимый, одинокий, колючие зеленые глаза, гордо вздернутый подбородок, черная папаха и неизменные хромовые сапоги, начищенные до блеска…
Кто он и откуда пришел, никто не знал, да и не спрашивал, потому что ровесники Кафара уже ушли в мир иной, а люди помоложе, казалось бы, с пеленок знали, что в покосившемся пятистенке в районе Сицы ютится древний старик Кафар, у которого можно выменять дикоросы, что он до самых холодов собирал в густой таежине, изредка выбираясь из чащи пополнить припасы. Так бы тихо и дожил свой век отшельником старик, если бы не Великая Отечественная война.

Узнав о том, что фашисты напали на Россию, Кафар тут же явился к участковому и потребовал пять вооруженных сотрудников для того, чтобы сопроводить его в Госбанк для передачи туда семейных ценностей, которые, он, черкесский князь Ахмат Кафаров желает пожертвовать на нужды обороны. Приехав, как и просил, под милицейской охраной в банк, новоявленный князь передал в комитет Обороны древний родовой кинжал. Украшенный золотом и бриллиантами, клинок дамасской стали был тут же оценен в 1,5 миллиона довоенных рублей. Говорят, что когда, спустя год, кинжал попал в Москву к профессиональным оценщикам, его цена подскочила до 3 миллионов рублей. Одному Богу известно, сколько самолетов, танков и пушек было изготовлено на деньги, вырученные от продажи кинжала за рубежом.

Вернувшись домой, старик был вынужден рассказать соседям историю своей жизни. Оказалось, что в конце XIX века молодой и горячий князь Ахмат Кафаров, отдыхая со своей прекрасной княжной на водах в Кисловодске, застал ее в недвусмысленном положении со столичным франтом. Следуя старинному обычаю, немедленно убил обоих. Избежав вендетты, не смог избежать каторги, и был сослан на вечное поселение на остров Сахалин. С каторжного острова вскоре бежал и под чужим именем поселился в Сучане, где в одиночестве и пережил годы крушения империи, революций и гражданской войны. Ахмат так и не сказал никому, каким чудом смог сохранить главный родовой атрибут княжеской власти. Правда, последний из князей Кафаровых подтвердил, что с утратой кинжала, древний горский род пресекся навсегда. Впрочем, что есть род, когда Родина в опасности!

Никто и никогда не попрекал Кафара за прошлое. Как и прежде он жил в своей избушке на окраине. Жил, но недолго, потому что через два года после Победы, в которую князь Кафаров внес свой неоценимый вклад, он просто не вернулся из своего традиционного похода в тайгу, окончательно превратив историю своего бытия в миф.

Истории
прошлых лет
собирал
Антон СУХАРЬ